Если кто-то согласен с такой оценкой, то я буду выкладывать сырые примеры для обсуждения.
Погружение в невежество
Особый фон реформы российского образования было создан неожиданным и резким провалом культуры, которым можно назвать погружение в невежество. По своему масштабу и динамике это явление надо квалифицировать как национальное бедствие, причем аномальное и, видимо, долгосрочное.
Такие состояния известны истории – они нередко были важным явлением в культуре времен смуты и социальных катастроф. В большей или меньшей интенсивности оно проявляется в период революции. Когда разрушение логики сочетается с невежеством и воспаленным идеологизированным воображением, возникают социально опасные состояния целых социальных групп. Во всех революциях невежество освобождается от оков. В такие моменты кризисов такие группы, превращенные в возбужденную толпу, могут послужить взрывным устройством, сокрушающим целые страны. Гёте сказал: «Нет ничего страшнее деятельного невежества». М.М. Пришвин, работая в деревне записал в дневнике 2 июля 1918 г. (вероятно, вспомнив Гёте): «Есть у меня состояние подавленности оттого, что невежество народных масс стало действенным».
Сравнительно с масштабом революций 1917 г., глубина этого провала в России тогда была не велика. Можно предположить, что в тот исторический момент сложились счастливые условия: культура России переживала подъем, особенно в главной массе населения – крестьян, рабочих и городского среднего класса, а в революции произошел мировоззренческий синтез общинного крестьянского коммунизма с идеалами Просвещения. На этом «двигателе» работал СССР до 1960-х годов и еще тридцать лет по инерции.
Это тоже заметил Пришвин и пишет в дневнике 12 декабря 1918 г.: «Самое тяжкое в деревне для интеллигентного человека, что каким бы ни был он врагом большевиков - все-таки они ему в деревне самые близкие люди… В четверг задумал устроить беседу и пустил всех: ничего не вышло, втяпились мальчишки-хулиганы... Мальчишки разворовали литературу, украли заметки из книжек школы, а когда я выгнал их, то обломками шкафа забаррикадировали снаружи дверь и с криками “Гарнизуйтесь, гарнизуйтесь!” пошли по улице. Вся беда произошла, потому что товарищи коммунисты не пришли, при них бы мальчишки не пикнули». [А 4 июня 1920 г. Пришвин, мечтавший о приходе белых, записал в дневнике: «Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных»].
С 1960-х годов в СССР стали появляться признаки деградации защитных систем против невежества. Это объяснялось нарастанием кризиса индустриализма как общего фундамента цивилизаций независимо от формаций – капитализма или социализма. Такое представление маскировало наши собственные условия, которые порождали и развивали мировоззренческий кризис советского общества. Какое-то время процессы развития и деградации удерживались вблизи динамического равновесия, но перестройка, перераставшая в антисоветскую революцию, с невероятной силой и скоростью столкнула общество и его институты в невежество.
Это состояние непосредственно влияет на доктрину и практику реформы образования. На школу возложили задачу посредством смены программ и учебников по истории, литературе, обществоведению заставить молодежь «поменять ценностные установки» и мировоззренчески разорвать связь с прежними поколениями. Эта программа неразрывна с аномией молодежи, деградацией ее правосознания и с самым массивным и тяжелым процессом – погружением в невежество.
Это состояние социолог квалифицирует так: «Общество постепенно отучили размышлять. Эта усиливающаяся тенденция принимается без возражения и им самим, так как осознание происшедшего приводит к глубокому психологическому дискомфорту. Массовое сознание инстинктивно отторгает какой-либо анализ происходящего в России» [166]. Подростки с их мышлением – самая уязвимая возрастная часть общества.
Не будем углубляться в историю, рассмотрим именно период срыва массового сознания.
Социолог Г.С. Батыгин указывает на важный факт: «Ни “крестьянские войны” и голод в деревне, ни массовые репрессии, ни низкий уровень жизни не поставили под вопрос существование коммунистического режима. Его крах стал следствием разрушения “социальной теории” и конфликта в дискурсивном сообществе в относительно стабильных политических и экономических обстоятельствах. Он был предуготовлен движением “шестидесятников” и вступил в критическую фазу в период “плюрализма мнений”, обозначенного атакой “докторальной публицистики”, которая стала играть роль альтернативного мозгового центра страны. Атака исходила от идеологических изданий, в числе которых был и теоретический орган ЦК КПСС журнал “Коммунист”. Реформирование “социальной теории” осуществлялось публицистами перестройки путем форсирования моральных требований правды, справедливости, подлинной демократии и свободы» [181, с. 58].
Если отбросить предположения о том, что доктрина реформ, разработанная и одобренная в 1980-е годы, являлась плодом сатанинского заговора против России, остается признать, что ее замысел включал в себя ряд ошибок фундаментального характера. Реформаторы и их советники совершали ошибки, которые можно было предсказать чисто логическим путем, то есть ошибки тривиальные. Эти ошибки – результат невежества.
В 1996 году американские эксперты из школы Д. Гэлбрейта, работавшие в РФ (А. Эмсден и др.), определили: «Политика экономических преобразований потерпела провал из-за породившей ее смеси страха и невежества» [182]. Наконец, они громогласно сказали то, что в узких кругах говорили и западные, и российские ученые.
Страх – понятная эмоция специалистов, чьи рекомендации привели к катастрофе. Но почему этот страх не был обуздан рациональным научным знанием? Объяснить этот феномен – приоритетная задача российской научной общественности. Какова природа невежества, которое привело реформу к тяжелому кризису? Почему была такой быстрой и глубокой деградация когнитивной структуры многих профессиональных сообществ? Дж. Стиглиц подчеркивает: «За последние пятьдесят лет экономическая наука объяснила, почему и при каких условиях рынки функционируют хорошо и когда этого не происходит» [183, с. 253]. Но наши экономисты, проектируя реформы, это знание игнорировали. Причина нашего неизбывного кризиса – именно смесь «страха вредителя» и невежества.
Скольжение к невежеству сообщества обществоведов, а за ними и самого общества, – проблема фундаментальная и системная. О ней не говорят и, тем более, к ней не подходят. Но придется.
Сергей Кара-Мурза.Проблема невежества. 2 часть
Из опыта общения с доступными людьми (и из наблюдений над собой) можно составить представление о «новом невежестве». Это состояние совсем другого типа, нежели «невежество времен безграмотности», которая сужала доступ к «сети знаний». Такие общности, которые не имели доступа к формальному образованию и библиотеке («памяти мира»), не знали очень многого, что существовало вне их «культурной скорлупы». Но эти общности в своем культурном пространстве и в своей информационной системе не были невеждами. Так, крестьяне и ремесленники опирались на огромный и систематизированный запас традиционного знания, которое передавалось из поколения в поколение, в основном устно и в совместной работе.
Для развития человечества приручение лошади или выведение культурной пшеницы и картофеля были несравненно важнее изобретения атомной бомбы. Практически все культурные растения, основной источник пищи, были созданы трудом и умом крестьян за 20 тыс. лет, а научная селекция и гибридизация началась совсем недавно. Бронза – древнейший сплав, с IV тысячелетия до н.э. используется для изготовления предметов самого разного назначения, и лучше старых составов нет. Многие технологические приемы и операции древних ремесленников не удается воспроизвести и сегодня.
Это современное представление об эволюции системы знания было до середины 1980-х годов в среде интеллигенции общепринятым, даже банальным. Считалось, что признак полной науки – наличие весомой части сообщества, осведомленной об истории развития знания соответствующей области (т.н. развитая «память» научного сообщества). История знания была частью научного знания и актуальным инструментом на каждом этапе познания. Более того, еще до революции в Академии наук история знания воспринималась как необходимый элемент, интегрирующий образование, культуру, искусство и политику. Особенно активно это доказывали В.И. Вернадский, А.Е. Ферсман и Н.Н. Лузин. В мае 1921 г. Вернадский сделал доклад об организации постоянной «Комиссии по истории знаний». В 1932 г. она преобразуется в Институт истории науки и техники АН СССР. Литература по истории науки была очень популярна среди интеллигенции и широкой публики, она вошла и в преподавание научных дисциплин в средней школе и в вузах.
В 1931 г. в издательстве «Наука» была создана серия «Научно-популярная литература». Уже в 1940 году – выпуск научно-популярных книг достиг в СССР годового тиража 13 млн. экземпляров. К началу 1970-х тиражи выросли до 70 млн., а в 1981 году выпуск научно-популярной литературы в СССР составил 2451 наименование общим тиражом 83,2 млн. экземпляров. В 1933 г. начал издаваться научно-популярный журнал «Техника молодежи», в 1934 г. вновь стал выходить журнал «Наука и жизнь». Тиражи научно-популярных журналов постепенно стали массовыми (в 80-е годы журнал «Наука и жизнь» выходил тиражом 3,4 млн. экземпляров), и этих тиражей не хватало.
Но в ходе трансформации политической системы к концу 1980-х гг. прежние институты были деформированы или устранены. Установилось «новое мышление». В этой программе важным средством в России и стал подрыв культуры мышления. Была проведена большая кампания по разрушению рационального сознания и механизмов его воспроизводства. Целенаправленное воздействие было оказано на все каналы социодинамики культуры – на школу и вузы, на науку и СМИ, на армию и искусство. Историческая память знаний стала быстро стираться в массовом сознании. Невежество стало действенным!
Оно было подкреплено потоком алогичных, антирациональных утверждений, противоречащих и знанию, и мере, и здравому смыслу. Как будто прощупывали состояние мышления людей. Вот, в популярной тогда «Независимой газете» утверждается: «Чеpез западные гpаницы пpишло в Россию все, что и по сей день является основанием могущества и национальной гоpдости России... – все виды тpанспоpта, одежды, большинства пpодуктов питания и сельскохозяйственного пpоизводства – можно ли сегодня пpедставить Россию, лишенной этого?» [190]. Действительно, невозможно себе пpедставить Россию, вдpуг лишенной всех видов одежды – а можно ли пpедставить себе разумного человека, всеpьез озабоченного такой пеpспективой для России? Что это – искреннее невежество или порция яда в уши людей? Читатели это проглотили. Бурный поток подобных статей нарастал.
Даже если это просто выстрел информационной войны, вредоносная программа быстро затянула этих «хозяев дискурса» в их собственную ловушку. Как писал А. Тойнби, «неудача состоит в том, что лидеры неожиданно для себя подпадают под гипноз, которым они воздействовали на своих последователей. Это приводит к катастрофической потере инициативы: “Если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму”».
За последние тридцать лет гуманитарная элита России стала «играть на понижение». Как будто что-то сломалось в ее мировоззрении. Например, резко сократился выпуск научно-популярной литературы, которая имела раньше массового и постоянного читателя.
Как изменялось массовое сознание? Примерно в 1989-1994 гг. все население провело в состоянии всеобщего стресса и периодического шока. Это было состояние острой «культурной травмы», и эти аномалии маскировали массивный и фундаментальный сдвиг в сознании. Но с середины 1990-х гг. очень многие стали говорить, что дело неладно. В результате разрушения культурных институтов и мировоззренческой матрицы произошел массовый переход от «университетской культуры» к «мозаичной». Рассыпались сообщества, объединенные общими когнитивными и информационными системами. В этой ситуации атомизированное население вовсе не вернулось в состояние «узкого знания» крестьян и ремесленников, их кодифицированное традиционное знание отошло в историю.
Мы стали похожи на «массу», представителя которой Ортега-и-Гассет описал во время кризиса 1930-х годов: «Его нельзя назвать образованным, так как он полный невежда во всем, что не входит в его специальность; он и не невежда, так как он все таки “человек науки” и знает в совершенстве свой крохотный уголок вселенной. Мы должны были бы назвать его “ученым невеждой”, и это очень серьезно, это значит, что во всех вопросах, ему неизвестных, он поведет себя не как человек, незнакомый с делом, но с авторитетом и амбицией, присущими знатоку и специалисту... Достаточно взглянуть, как неумно ведут себя сегодня во всех жизненных вопросах – в политике, в искусстве, в религии – наши “люди науки”, а за ними врачи, инженеры, экономисты, учителя... Как убого и нелепо они мыслят, судят, действуют! Непризнание авторитетов, отказ подчиняться кому бы то ни было – типичные черты человека массы – достигают апогея именно у этих довольно квалифицированных людей. Как раз эти люди символизируют и в значительной степени осуществляют современное господство масс, а их варварство – непосредственная причина деморализации Европы» [193].
Сергей Кара-Мурза. Проблема невежества. 3 часть
Наше городское и уже хорошо образованное население внезапно и очень быстро осталось без идеологических и даже мировоззренческих стереотипов, а привычный порядок жизни был подавлен хаосом и призраками. Бурный поток шокирующих сообщений («гласность») не позволял их основательно обдумать с использованием прежнего «оснащения ума» – не было на это ни времени, ни сил. Главное было добыть хлеба, не нарваться на водку из метилового спирта или на хулиганов, впериться в экран телевизора или побежать на митинг. Не говоря уж о создании условий для жизнеспособности семьи и близких.
Большинство связей и ячеек «сети знаний» в таком состоянии атрофировались, удивительно быстро. Например, за 1970-87 гг. в СССР в сфере научной интеллигенции был сделан большой шаг в понимании самой науки как системы (ее структуры, связей, запретов и др.). Наше науковедение вошло на равных в передовое международное сообщество этого направления. Современные представления быстро проникли в коллективы НИИ (и даже, в какой-то мере, в среду рабочих и колхозников). Казалось, это знание отчеканилось в сознании интеллигенции навечно. Но за период 1995-2000 гг. это знание не просто потеряло дееспособность, оно абсолютно стерлось в памяти, во всех общностях, включая самих ученых. Это была важная предпосылка для разгрома науки и безумных административных инноваций.
Академик В.Л. Гинзбург сказал в интервью (2005 г.): «Недавно мы все с ужасом смотрели по телевидению, как министр экономического развития Герман Греф излагал свое понимание роли науки, ученых в рыночном “хозяйстве”. Вернее – хроническое, неизлечимое непонимание. И вот в этом непонимании, демонстрируемом людьми, от которых зависит государственная политика, – в нем главная опасность и для академии, и для страны» [197].
Но и религиозное сознание, было репрессировано – его вытесняли оккультизм и суеверия. При этом и возвращение людей к религии было переплетено с идеологической машиной, которая примешивала к религии невежество. Авторы большого исследования (1990-1992 гг.) пишут:
«Духовный вакуум громадных масс народа начинает заполнять религия. Опросы вплоть до 1988 г. показывали 8-10% верующих, в 1992 г. 40% назвали себя верующими. Как, откуда люди черпают информацию, что дает им возможность узнать, что такое вера?
Таблица. Источники религиозной информации населения
Откуда Вы черпаете свои религиозные, мировоззренческие убеждения? (%, не более 2 ответов)
– В церкви, из проповедей, из бесед духовенства – 9;
– Из Евангелия, др. религиозной литературы – 21;
– От родственников, знакомых – 21;
– Из телевидения, газет, журналов – 39;
– Из художественной литературы – 31;
– Из выступлений писателей, ученых – 8;
¬– Затрудняюсь ответить – 13» [186, с. 9].
В 1990, 1991 и 1992 гг. обширные исследования показали, что распространение новой волны религиозности шло от интеллигенции к массе и от столиц на периферию. Примечательно, что «наиболее авторитетными в вопросах религии» фигурами были: писатель А. Солженицын – 15%, академик-филолог Д. Лихачев – 14%, врач А. Амосов – 13%, тележурналист В. Молчанов – 11%, патриарх Алексий II – 10%.
Рейтинг следующих за патриархом фигур, авторитетных в вопросах религии, был таков: художник И. Глазунов – 6%, певица А. Пугачева – 5%, великий князь Владимир Кириллович – 4%, герой афганской войны генерал Громов – 4%, рок-певец Б. Гребенщиков – 3%, архангельский мужик И. Сивков – 3%, остальные получили 1-2%, в том числе академик-физик Е. Велихов, бизнесмен К. Боровой [191].
Вывод: «Мировоззрению большинства было присуще сочетание несовместимых элементов – православия с симпатией к буддизму, веры в Бога и в пара- и квазинаучные явления. Верующих в Бога – 43%, а в «похищение биоэнергии» – 67% [192].
Авторы пишут: «Люди могут верить в сверхъестественные силы, но не в Бога, могут не верить ни в Бога, ни в сверхъестественные силы и в то же время считать себя христианами! Поразительное представление о “христианстве вообще” как о своеобразной вере “без берегов”. Такое “христианство без берегов” свидетельствует не только о мировоззренческой терпимости, но и уже о своего рода мировоззренческом эклектизме и лабильности отдельных компонентов мировоззрения, о принципиальной неспособности к догматически определенному мировоззрению» [191].
Это и есть невежество нового типа. Люди, которые даже невоцерковленными сохраняли, как говорят богословы, «естественный религиозный орган», соединяли важную «сеть знаний» посредством своей религиозной картиной мира. Но сдвиг к оккультизму и суевериям эту картину мира рассыпал – и люди отступают от натиска невежества. Какие глупости о религии приходилось слушать в 1990-е годы от видных интеллектуалов, которые вдруг стали креститься на каждую церковь!
Опросы студентов в 1988 и 2000 гг. показали, что за 12 лет реформы в их среде произошло резкое усиление «квазирелигиозных» представлений и нарастание мировоззренческой неопределенности. При этом образованная молодежь вовсе не вернулась от атеизма к религии (и тем более к православию) – произошел сдвиг к вере в паранормальные явления, к эклектике, религиозному синкретизму (например, к вере в реинкарнацию души после смерти). Если в 1988 г. в бессмертие души верило в той или иной степени 8% студентов, то в 2000 г. 73% [194].
Мы видели, как целые социальные группы превращались в толпу – особый кратковременный коллектив, обуреваемый одной упрощенной идеей, зачастую несовместимой с их интересами. Подобные массовые явления – угроза для любого общества. Ницше заметил: «Когда сто человек стоят друг возле друга, каждый теряет свой рассудок и получает какой-то другой».
Точно такие же сдвиги произошли и в других советских республиках. Большие опросы студентов и преподавателей украинских вузов (8 тыс. преподавателей и 55 тыс. студентов в 13 вузах), проведенные в 1993 и 1998 гг., показали ту же тенденцию, что и у российских студентов – нарастание веры в оккультные явления и снижение религиозности. За указанный срок число верующих среди студентов сократилось у мужчин с 52,7 до 26,8% и у женщин с 66,9 до 45,8% [196].
Главным инструментом обскурантизма и средством разрушения рационального сознания стали в РФ СМИ, особенно телевидение. Вот сообщение агентства «Росбалт» (ноябрь 2006 г.): «Архиепископ Уфимский и Стерлитамакский Никон обратился с письмом к гендиректору Первого канала К. Эрнсту с требованием “остановить производство телепередач, пропагандирующих оккультные антинаучные знания и методы оздоровления”. Глава епархии констатировал, что в эфире канала изобилуют программы о магии, гадании, сглазе и порче... Архиепископ отметил, что в программах “практически отсутствует контр-мнение священнослужителей, медиков и психологов на представленную проблему либо оно крайне коротко”. Он упрекнул менеджеров Первого канала в лоббировании оккультного просвещения и призвал вспомнить, что главной функцией телеканала “является просветительская функция”.
В своем обращении священнослужитель выразил даже изумление: “Это просто невероятно! XXI век на дворе, и я, архиерей Русской Православной Церкви, не раз ложно обвиняемой в противлении научному прогрессу, встаю на защиту науки и просвещения, в то время как «прогрессивная элита» масс-медиа тиражирует на многомиллионную аудиторию лженаучные знания, средневековое мракобесие и суеверия”».
Сергей Кара-Мурза. Проблема невежества. 4 часть
Стратегия реформ изначально строилась на лжи и мифотворчестве. Уход от рефлексии загоняет эту болезнь все глубже, ложь формирует особый тип рациональности – невежество обманутых. Но это невежество деформирует и обманщиков. Вероятно, их невежество особого типа, но для нас это пока неважно. Главное, оно стало социальной нормой реформаторской элиты России, и эту норму внедрили в образование.
В начале реформ в Москву по высокому приглашению приехал патриарх экономической науки США Дж. Гэлбрейт. Прочитал проект и сказал: «Говорящие – а многие говорят об этом бойко и даже не задумываясь – о возвращении к свободному рынку времен Смита, не правы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить» [199].
Уже к середине 1990-х годов стало очевидным и было зафиксировано в ряде работ, что исходные посылки доктрины реформ были ложны. Мнение, что экономическая реформа в России «потерпела провал» и привела к «опустошительному ущербу», стало признанным и среди российских (пусть молчаливо), и среди западных специалистов. Дж. Стиглиц дал такую оценку: «Россия обрела самое худшее из всех возможных состояний общества – колоссальный упадок, сопровождаемый столь же огромным ростом неравенства. И прогноз на будущее мрачен: крайнее неравенство препятствует росту» [183, с. 188].
Вдумаемся: в результате реформ мы получили самое худшее из всех возможных состояний общества. Значит, речь идет о системе ошибок, которые делались вопреки историческому опыту России и вопреки предупреждениям множества советских и российских специалистов. Масштаб социального бедствия не имеет прецедента в индустриальном обществе Нового времени. Украина, ставшая после развала СССР большой европейской страной с высоким уровнем научного и промышленного развития, погрузилась в редкостный кризис – в 2000 году средняя реальная заработная плата здесь составляла 27% от уровня 1990 года (в Таджикистане – 7%).
Считается, что разум и долг обязывает авторов разработки обдумать критику и ответить на нее: признать свои ошибки или защитить свои идеи. Но в их сообществе не было никакой реакции. Они просто нарушили эту норму, отказались обсуждать и даже видеть отрицательные последствия этой реформы. Вместо осмысления и исправления ошибок они запустили цепной процесс «размножения невежества». В хаосе спрятать улики! Мало того, что изуродовали науку, через СМИ стали накачивать невежество во все слои населения.
Конечно, без помощи СМИ, особенно электронных, эффективность манипуляторов, оболванивающих людей, была бы значительно меньше, но наши СМИ, взяли курс на целенаправленное разрушение системы знаний и мышления населения.
В 1999 г. эта проблема обсуждалась в Президиуме РАН. Академик В.Л. Гинзбург констатировал: «Издающиеся большими тиражами газеты нередко печатают всякий антинаучный бред. Если же вы напишете в редакцию протест, разоблачите лженаучный характер публикации, то ваше письмо опубликовано не будет, вам даже не ответят».
Профессор С.П. Капица поддержал: «То, что сейчас делается на телевидении, нельзя назвать иначе, как преступление перед нашей страной и обществом. Это делается намеренно, расчетливо, очень изощренными методами и талантливыми людьми» [200].
На Академию наук не обратили внимания. При обсуждении доклада академика Э.П. Круглякова по той же проблемы на заседании Президиума РАН 27 мая 2003 года С.П. Капица сказал: «Думаю, что если когда-нибудь будет суд над нашей эпохой, то СМИ будут отнесены к преступным организациям, ибо то, что они делают с общественным сознанием и в нашей стране, и во многих других странах, иначе квалифицировать нельзя» [201].
Готовясь к приватизации, эксперты власти начали программу быстрого отключения у граждан здравого смысла. При переходе большой части интеллигенции на сторону антисоветской номенклатуры, здравый смысл был единственной основой для того, чтобы граждане могли выработать свою позицию в быстро меняющейся обстановке. И здравый смысл стали разрушать идеологической машиной. Не зная общества и не имея адекватного обществоведения, власть вместо реформирования взорвала социальную и когнитивную систему. Для внедрения невежества были мобилизованы телевидение и кино, поэты и юмористы, философы и ученые. Можно утверждать, что была сознательно или по халатности подорвана существовавшая в Рос¬сии культура рассуждений, грубо нарушены интеллектуальные нормы политических дебатов, что привело к тяжелой деградации общественной мысли.
Конечно, наш кризис мышления и навыков использования знания, имеет много общего с распространением невежества в западном обществе, которое ускорилось вместе с «неолиберальной волной», а теперь и в лавине мирового кризиса. Поэтому нам было бы полезно освоить анализ их версии этой патологии. Так, недавно появилась статья Дж. Кеньон (США) «Незнание — сила: как пропаганда формирует невежество», о труде профессора истории науки Р. Проктора [180]. Вывод из этого труда таков: «Мы живем в мире радикального невежества, и вообще удивительно, что сквозь информационный шум пробиваются хоть какие-то крупицы правды». Кстати, и там, как и у нас, самой эффективной пропагандой оказывается невежество в истории.
Углубиться в проблему генерирования невежества мы пока не можем, для этого требуются методологические разработки. Мы создадим грубый образ этого явления на нашей почве за последние тридцать лет. Для этого приведем ряд простых примеров. Простые примеры достаточно «прозрачны», со сложными проблемами положение хуже, их оставим к концу. Там невежество оплачивается огромными потерями.
В рассуждениях обществоведов стали как будто необязательными элементарные знания. Они как будто стали забывать главные смыслы понятий, которые давно были отчеканены в сознании. Их слова были размыты приступом невежества.
Самым прозрачным в загрузке невежества был упор на историю. Девиз этой программы: «Тот, кто пишет историю, господствует над будущим. Сегодня историю пишем мы». Такую силу имеют на мышление образы прошлого: создашь в них хаос – и человек теряет почву под ногами и бредет за дудочкой крысолова. С 1991 г. и стали писать новую историю буквально – в форме учебников. У нас было кое-какое стихийное сопротивление, а на Украине совсем сникли – результат налицо. Но и у нас «хозяева дискурса» сумели увести расколотое общество в «битву фантомов».
Вот рассуждения видного экономиста, доктора экономических наук, профессора Л.И. Пияшевой: «Когда я размышляю о путях возрождения своей страны, мне ничего другого не приходит в голову, как перенести опыт немецкого “экономического чуда” на нашу территорию... Моя надежда теплится на том, что выпущенный на свободу “дух предпринимательства” возродит в стране и волю к жизни, и “протестантскую этику”» [205].
Возродить в России протестантскую этику! Знала ли Л.И. Пияшева об истории России, знает ли о Православии? Как вообще появилась в нашей культуре доктрина реформ 1990-х годов? Это невозможно объяснить кроме как глубоким невежеством тогдашней элиты экономистов. На них довлели догмы политэкономии, но в смыслах этих догм и в истории они не разобрались. Но и не только в экономике, а по всей «сети знания» через СМИ пошли струйки подобных нелепых утверждений.
Люди к ним привыкали. Как говорил Грамши, надо воздействовать на обыденное сознание, повседневные, «маленькие» мысли среднего человека. И самый эффективный способ воздействия — неустанное повторение одних и тех же утверждений, чтобы к ним привыкли и стали принимать не разумом, а на веру.
Сергей Кара-Мурза. Проблема невежества. 5 часть
Поток сообщений, которые разрыхляли логику обывателей и разрывали «экран знаний», был силен не только непрерывностью бомбардировки, но и большим разнообразием экстравагантных «свежих идей и метафор». Так, будущий советник Президента по экономическим вопросам А. Илларионов заявил в интервью (1999 г.): «Выбор, сделанный весной 1992 года, оказался выбором в пользу социализма... – социализма в общепринятом международном понимании этого слова. В эти годы были колебания в экономической политике, она сдвигалась то “вправо”, то “влево”. Но суть ее оставалась прежней – социалистической» [202]. Возможно, это издевательство над публикой, но, скорее, – это распад смыслов. И люди вдыхают тлетворный эфир и балдеют.
А. Тойнби на огромном материале показал: «Что отличает творческое меньшинство и привлекает к нему симпатии всего остального населения, — свободная игра творческих сил меньшинства».
«Демократы перестройки» вбросили в сознание целый букет метафор и на время подавили способность к здравому мышлению — всех заворожили: «наш общий европейский дом», «нельзя быть немножко беременной», «пропасть не перепрыгнуть в два прыжка», «столбовая дорога цивилизации», «коней на переправе не меняют», «так жить нельзя» и т.д.
Но за этим потоком были целевые программы со среднесрочным эффектом. Вот пример. Вдруг интеллигенция возлюбила Столыпина, поставили его на первое место – выше Александра Невского, Петра Великого или Жукова. Тот, чье имя сочеталось со словом «реакция», стал кумиром демократической публики! Никаких разумных доводов, только и повторяли его фразу: «Нам нужна великая Россия». А что знали – вдруг забыли, конкретно и реально… Казалось, невозможно было умолчать о драме Столыпина. Он отдал все силы делу раскола крестьянства на классы сельской буржуазии и пролетариат – и потерпел крах, хотя его реформа для всего общества была ценным и наглядным экспериментом. Но никто этим ценным экспериментом не заинтересовался, а в СМИ он тщательно замалчивался.
А ведь эксперимент Столыпина был исключительно актуален для постсоветской России. Фермерство в России было убыточным, а разрушение общины было бы катастрофой – ведь это надо было знать! И это забыли – и элита, и население! Забыть эту одну из главных причин революции – невежество, которое непосредственно потрясло шкурные интересы большинства.
А.В. Чаянов сформулировал непреодолимую причину провала Столыпина: «В России в период начиная с освобождения крестьян (1861 г.) и до революции 1917 г. в аграрном секторе существовало рядом с крупным капиталистическим хозяйством крестьянское семейное хозяйство, что и привело к разрушению первого, ибо малоземельные крестьяне платили за землю больше, чем давала рента капиталистического сельского хозяйства, что неизбежно вело к распродаже крупной земельной собственности крестьянам... Арендные цены, уплачиваемые крестьянами за снимаемую у владельцев пашню, значительно выше той чистой прибыли, которую с этих земель можно получить при капиталистической их эксплуатации» [206, с. 143].
Уж если интеллигенция в конце ХХ в. одобрила вторую попытку реформы типа столыпинской, должны же были хоть экономисты и социологи разобраться и объяснить читателям и слушателям. Чаянов приводит данные для 1904 г. по Воронежской губернии. В среднем по всей губернии арендная плата за десятину озимого клина составляла 16,8 руб., а чистая доходность одной десятины озимого при экономичном посеве была 5,3 руб. А в Коротоякском уезде средняя арендная плата была 19,4 руб., а чистая доходность десятины 2,7 руб. Ясно, что землевладельцу было выгоднее сдать землю в аренду, чем вести на ней фермерское капиталистическое хозяйство. Это фундаментальный фактор, игнорировать его и лезть в мутную воду не зная броду – тупое невежество.
Историк крестьянства В.П. Данилов рассказывал, как он участвовал в совещании М.С. Горбачева с Комиссией по вопросам аграрной реформы в августе 1990 г.: «Собравшихся перед залом заседаний Секретариата ЦК КПСС обходил завсельхозотделом ЦК КПСС И.И. Скиба и с каждым в отдельности о чем-то обменивался двумя-тремя фразами. Мне он доверительно сказал, что я могу получить слово для выступления, если выскажусь за введение частной собственности на землю и включение ее в товарный оборот. Услышав в ответ, что я против того и другого, Скиба сразу утратил ко мне интерес и тут же с той же доверительностью повел разговор с кем-то другим.
На заседании выступавшие уверяли в необходимости частной собственности на землю и в своем единодушии с генсеком, выразившим при открытии встречи сожаление, что у него нет такого орудия земельных реформ, каким располагал Столыпин, — землеустроительных комиссий. Их поддержал оказавшийся там Н.И. Шмелев, горячо требовавший перехода от слов к делу» [208].
Эта программа продолжалась и продолжается. На передаче «Времена» В.В. Познера (25.01.2004) академик-экономист А.Н. Яковлев заявил: «Если мы вспомним, историки это знают, при Столыпине Россия в два раза увеличила производство, урожай собирала Россия равный совокупному урожаю Канады, США и Аргентины». Какое невежество!
За 1906-1910 гг. (деятельность Столыпина в реформе) по сравнению с 1901-1905 гг. посевные площади во всей России возросли всего на 4,8%. За это время производство ржи упало на 9,9%, сбор пшеницы вырос на 0,1%, овса на 2,1% и лишь сбор ячменя вырос на 19,6%. Самый высокий урожай зерновых до революции в России был собран в 1913 г. – на 38,5% выше, чем средний урожай за 1906-1911 гг. (см. [207]).
В 1913 урожайном году в России было собрано 5,3 млрд. пудов зерновых. А в США в тот год собрали 6,4 млрд. пудов. А США, Канада и Аргентина вместе – 7,9 млрд. пудов. По суммарному урожаю пяти основных зерновых культур Российская империя уступала даже одним США.
Это история. Доктрина реформы 1990-х гг. прямо предполагала стирание коллективной исторической памяти – и долгосрочной, и короткой. Деградация инструментов рефлексивного мышления сразу устраняет защитные заслоны от невежества.
Вот пример: в 2002 году в РФ собрали 86 млн. т зерна. Высшие должностные лица заявили, что в России собрали рекордный урожай (говорилось даже, что таких урожаев «не было в советское время»). Данные о производстве зерна публикуются регулярно уже сто лет и общедоступны. В РСФСР было собрано:
– в 1970 г. 107 млн. т зерна;
– в 1973 – 121,5;
– в 1976 – 119;
– в 1978 – 127,4;
– в 1990 – 116,7;
– в 1992 – 107.
Даже 24 года назад было собрано зерна в полтора раза больше, чем в «рекордный» 2002 г. Представления политиков и их экспертов о производстве зерна в России невежественны. Чиновники, конечно же, и не думали врать, но они не мыслили во временном контексте и путали понятия. Ведь рекорд – особая запись, с которой надо сверять актуальные достижения. Но этот провал в системе мышления поразил большую часть населения, и особенно студентов. Они как будто утратили память и не пытаются восстановить образ прошлого.